Темный Шлем

В тот день погода, уже неделю не радующая жителей Эшбери теплом, испортилась окончательно. Налетевший с востока (должно быть, с моря) ветер нагнал туч, которые закрыли все небо, подобно тому, как занавес в ярмарочном балагане закрывает сцену от зрителей. Что же творилось тогда там, за кулисами грозовых облаков, если здесь, на земле, шторм бушевал вовсю, разве что не срывая крыши с домов? Какое безумство стихии, должно быть, являлось в тот вечер взорам небесных обитателей? Сие оставалось не просто тайной, но, по моему скромному разумению, попросту недоступным людскому пониманию.

На дворе был конец сентября 188* года. Точная дата, будто скользкий угорь, выскользнула у меня из памяти. Помню только, это случилось накануне строительства памятника лорду Беттингтону — именно поэтому я и запомнил месяц. Я проводил тот вечер, равно как и все другие вечера в тот период моей жизни, возле камина, завернувшись в плед и прихлебывая абсент. События, описываемые мною, совпали с двухгодичным трауром, который я соблюдал со времени кончины моей милой Мари. Я очень тяжело переживал ее смерть, а потому вел весьма замкнутый образ жизни, никого не принимал, да и не желал видеть вовсе. Единственными моими друзьями тогда были бутылка абсента и Альбер — пес неизвестной породы, найденный мною еще щенком и с тех пор проживший у меня уже добрый десяток лет. Альбер был стар, лохмат, да к тому же слегка подслеповат — по всему выходило, что богами ему отмеряно было прожить еще может быть год, не больше.

Полностью погрузившись в мучительные терзания о своей Мари, я совершенно забросил свою работу и, нисколько не заботясь о будущем, вовсю тратил накопленные сбережения. Не помогали даже уговоры г-на Барботтома, старинного друга моего отца, увещевавшего меня оставить скорбь и взяться за ум. Сославшись на лихорадку, я закрыл двери своего дома для гостей — за исключением посыльного из лавки и почтальона — и полностью окунулся в самое себя.

Итак, в тот вечер, к моменту начала событий, речь о которых сейчас пойдет, я пил абсент, слушая буйство грозы за окном и глядя на языки пламени в недрах камина. Альбер, по старинной привычке, лежал подле меня, положив морду на вытянутые лапы и, подобно мне, не сводил глаз с завораживающего танца огня. Бутылка в моей руке была еще практически полна — что свидетельствовало об относительной ясности моего рассудка в тот самый момент, когда краем глаза я заметил легкое движение — это Альбер, подняв голову, вдруг глухо и негромко рыкнул.

— Что случилось, дружище? — вопросил я, повернувшись к собаке. Пес, тем временем, поднялся и, обратив морду в направлении холла, вновь издал тихое рычание. Буквально через секунду в тишине дома раздался еще один звук — мелодичный звон дверного колокольчика, который, впрочем, был бы намного более мелодичен, если бы чья-то неведомая рука дергала бы за язычок означенного колокольчика чуть менее неистово. «Вот привели же боги кого-то на ночь глядя…» — пробормотал я себе под нос и, взяв в руки канделябр, увенчанный тремя полусгоревшими свечами, направился к входной двери. Надо сказать, что дом, в котором я имел несчастье тогда проживать, представлял собою древнюю усадьбу, чуть ли не полуторавековой давности, а оттого не снабженную не то что электричеством, но даже газопроводом. Вследствие чего свечи и камин были единственным источником освещения в темное время суток.

Так, держа в одной руке канделябр, а другой поддерживая плед, которым я укутывался (ибо вечер, как уже писалось ранее, был на редкость холодный), я не спеша подошел к двери.

— Кто там? — я прислушался к тому, что происходило по ту сторону двери. Впрочем, из-за шума дождя голос вечернего гостя был с трудом различим:

— Прошу Вас, господин! Позвольте мне войти! — отметив про себя, что пришедший так и не ответил на заданный мной вопрос (я, как нетрудно догадаться, в то время был весьма придирчив и сварлив), я отпер дверь. Кем бы ни был незваный посетитель, пусть даже и торговцем-коробейником, продающем какое-нибудь очередное «удивительное средство» от чего-нибудь, воспитание, данное мне моим покойным отцом, не позволило бы мне оставить человека в такую погоду на улице.

Вошедший являл собою зрелище весьма прискорбное — ввиду, несомненно, погоды, отнюдь не располагающей к вечерним прогулкам. Его сюртук был грязен и измят (очевидно, несчастный пару раз оскальзывался на мокрой земле), рубашка из белой превратилась в грязно-серую, одна штанина его брюк выбилась из сапога… Довершала же картину золотая цепочка от часов, тянувшаяся из жилетного кармана — по странному стечению обстоятельств, не заляпанная грязью и оттого контрастирующая с общим обликом гостя. На вид вошедшему было лет двадцать пять.

Я отступил чуть вглубь холла, позволяя ему пройти, и заодно еще раз осматривая его в свете свечей, как можно более внимательно. Так, я заметил на его правой щеке несколько сильных порезов, которые, не обмываемые более дождем, тотчас начали обильно кровоточить. Не укрылось от моего взгляда и его взволнованное (как я понял впоследствии, скорее напуганное) выражение лица.

Разве мог я тогда не впустить и не обогреть сего несчастного путника? Разве мог я поступить столь немилосердно даже в тот, совсем не легкий для меня период? Нет, говорю я себе, видят боги, события, произошедшие позднее неминуемо должны были произойти — как бы мне не хотелось обратного!

Я запер за своим гостем дверь и лишь потом, обернувшись, поприветствовал того:

— Доброго вечера, любезнейший! Смею ли полюбопытствовать, какая сила принудила Вас выйти на улицу в такой день? Не соблаговолите ли отведать вместе со мною немного горячительного — что Вам, несомненно, пойдет сейчас на пользу?

Гость, очевидно, приободренный тем, что остатки радушия еще не окончательно покинули Вашего покорного слугу, слегка (и, следует заметить, довольно торопливо) поклонился и лишь потом протянул руку для рукопожатия. Я протянул ему свою в ответ, но лишь только его пальцы сомкнулись на моей ладони, пришелец покачнулся на ногах и, не в силах удержать равновесии, рухнул на колени. Было очевидно, что он очень слаб.

Приобняв его за плечи, я, не без труда, провел его в комнату и усадил в кресло подле камина. Альбер, так к тому времени и не сошедший с места, на этот раз промолчал, только проследив взглядом за моими движениями. Лишь после доброго глотка абсента чело моего гостя наконец прояснилось и, пока я промакивал раны на его лице принесенными бинтами, он заговорил.

— Мое имя Джозеф Рэскотт. Я искренне благодарю Вас за гостеприимство и крайне жалею о том, что пришлось потревожить Вас в столь позднее время. Оправданием мне может служить лишь то обстоятельство, что сей визит крайне важен не столько для меня, сколько для Вас.

Как только эти слова прозвучали в тишине моего дома (по странному стечению обстоятельств, совпавшие с раскатом грома за окном), я весь обратился в слух. Нельзя сказать, что я был рад этому вечернему визиту, однако, очевидно, необычность ситуации в какой-то степени отвлекла меня от моих горестных раздумий. Дальнейший рассказ гостя я помню, если не дословно, то, по крайне мере, очень близко к оригиналу. Эти слова, казалось, навсегда отпечатались у меня где-то глубоко внутри, хоть все мое естество и противилось потоку информации, излившейся на меня.

— Я принадлежу к древней фамилии, о которой Вы, вероятно, слыхали. Впрочем, несмотря на древность моего рода, нельзя сказать, что я слишком уж сильно интересовался своей к нему причастностью. Если быть точным, я принадлежу к одной из боковых ветвей рода. В здешних краях я впервые, ибо никогда здесь не бывал. Юность же я провел в Таранте и, видят боги, лучше бы я там оставался до скончания дней своих. Но увы! — судьба распорядилась иначе и я, признаться, не знаю к лучшему это или к худшему.

Итак, пару недель тому назад, вернувшись домой из университета после продолжительной, интересной, но и слегка утомительной беседы с деканом факультета религиоведения г-ном Баксингтоном о сущности древних культов северных народов, я обнаружил в почтовом ящике письмо. Вскрыв его и прочитав, я узнал, что скончался один из моих родственников (как я узнал позднее, это был последний мой родственник). Его имя Вам, должно быть, известно — его звали Малачи Ренч, он владел замком на окраине Эшбери. И, кроме того, он приходился двоюродным братом моей покойной матушке, тоже урожденной Ренч. В письме говорилось, что он оставил после себя некоторое состояние и, поскольку я единственный его родственник, мне необходимо прибыть сюда, в Эшбери, и навестить камердинера г-на Ренча, который ввел бы меня в курс дела. Я, признаться, слегка недоумевал по этому поводу — родители мои скончались уже давно, я привык жить сам, не рассчитывая ни на чьи подачки — имеет ли мне смысл ехать, прерывать учебу? В конце концов, любопытство все же победило, и я, положив на стол декану объяснительную записку, отбыл поездом в Эшбери.

С этими словами мой гость сделал еще один глоток абсента, а после продолжил:

— Прибыв сюда, я тотчас же отправился в замок Малачи. О, как наивен я был! Хотя, должен заметить, замок с самого начала показался мне странным. Это чувство странности неотступно преследовало меня, оно окружало меня колоннами залов, смотрело с крыши глазами каменных горгулий, переливалось разноцветными огнями в стекле витражей… Казалось, замок был абсолютно пуст. Я не без труда нашел комнату, в которой жил камердинер Ренча. Им оказался седовласый старик с морщинистым лбом и впалыми глазами. Он тепло приветствовал меня и, так как время было уже позднее, предложил мне остаться в замке переночевать. Мне, признаться, стало не по себе от мысли провести ночь в этом месте, однако выбора другого у меня не было, и я согласился. Пока старик вел меня к комнате, он рассказал о том, что собственность Малачи Ренча (то есть этот самый замок) переходит теперь ко мне и что ничего другого у покойного и не было — в последние годы он сильно увлекся игрой в кости и в результате распродал почти все имущество.

Голос старика, а также эхо наших шагов гулко разносились по коридорам замка. Вскоре мы подошли к какой-то двери. «Вот, здесь Ваша милость могут переночевать», — сказал камердинер и открыл предо мною дверь. Моим глазам предстала богато убранная комната. Пол был укрыт мягким ковром, около стен под потолок возвышались внушительного вида шкафы, а у окна стояла широкая кровать с балдахином. «Сам господин Ренч изволили отдыхать здесь», — добавил за моей спиной старик. Я невольно поежился. «Уж не на этой ли кровати Ренч концы отдал?» — мелькнуло у меня в голове. С другой стороны, как я уже говорил, выбора у меня не было, и я, спешно поблагодарив старика, выпроводил его за дверь, ибо смертельно устал и хотел спать. Едва моя голова коснулась подушки, я провалился в мир сновидений.

Сны, грезившиеся мне, были мутны и непонятны. Проснулся же я оттого, что моя правая рука затекла. Вознамерившись помассировать ее, дабы спало онемение, я захотел было повернуться на другой бок, но это, как ни странно, мне не удалось. Окончательно проснувшись, я понял, что — о ужас! — моя рука крепко привязана толстой веревкой к кровати. Однако это было еще не все. Подняв голову, я увидел старика-камердинера с огромным кривым ножом в руке! Взгляд его впалых глаз был безумен, а лицо… О, никогда прежде мне не доводилось видеть такого выражения лица! В тусклом свете свечей, казалось, он явился ко мне из самой Бездны. В другой руке он держал странного вида рогатый шлем.

— О, не беспокойтесь, юный господин, — его пришепетывание вселяло в меня еще больший ужас, — не волнуйтесь… Только капелька крови… Всего лишь капелька крови… В Ваших жилах течет кровь Ренчей… Старый Малачи слишком рано умер… Я не успел разгадать его тайну, а теперь… Теперь он на кладбище… Но ничего… Вы тоже Ренч, господин… Вы тоже… — нашептывая эти страшные слова, он медленно приближался ко мне. Я же, как зачарованный, смотрел на острие его ножа, не смея даже шевельнутся. Страх сковал мне члены. Безумец приблизился к кровати, взмахнул ножом — и острая боль пронзила мое правое запястье, вырывая меня из оцепенения. Старик ловко поднес к ране маленький пузырек, собирая потекшую кровь. Через мгновение он отступил от кровати, и, держа в вытянутой руке свой шлем, капнул на него моей крови.

В следующую секунду шлем начал светиться каким-то неясным, призрачным светом. Безумное лицо старика расплылось в улыбке, более напоминающей оскал:

— Да! Вот оно! Темный шлем!

Я же тем временем судорожно пытался освободить свою руку от пут. Я не имел ни малейшего представления о том, что случится дальше, но я твердо знал одно — свидетелем, а, тем паче, участником этих событий я становиться не хочу. Зубами терзая веревку, растирая в кровь и без того окровавленную руку, я все же не мог оторваться от зрелища, открывшегося мне. Ибо свет, исходящий от шлема, стал ярче, старик водрузил его себе на голову, и… Даже сейчас, мне самому сложно поверить в это, но прямо на моих глазах старик начал меняться! Его лицо, и без того старое, вдруг начало стареть с невероятной скоростью. Через несколько мгновений это было уже наполовину разложившееся лицо трупа — с оскаленными зубами и глазами навыкате. Что за демонический ритуал, что за мистическое действо творилось предо мной? Какие силы пробудил старик? Эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове. К этому моменту мне удалось разорвать веревку, удерживающую меня, и я опрометью кинулся прочь из комнаты. Вслед мне раздался хриплый, нечленораздельный крик.

Я бежал по темным коридорам, молясь про себя всем богам, чтобы мне удалось не запутаться и найти выход. Но не только страх терзал мою душу. Странное чувство возникло у меня в ту минуту. Что-то происходило. Будто замок вокруг меня стал меняться. Точно так же, как старик! Я не мог понять этого чувства, да, собственно говоря, и не имел на то ни времени, ни желания. Я гоним был одной лишь целью — спастись.

И вот, все также мчась по коридору, задыхаясь от бега, когда, по моим подсчетам, я уже должен был почти прибежать к выходу из этого проклятого места, вот тогда я и заметил, что же изменилось в замке.

Замок ожил! Не знаю, что за жизнь теплилась в нем, поруганная, извращенная, но он жил. Мне казалось, из темноты дверных проемов на меня смотрят чьи-то глаза. В эхе моих шагов мне чудился топот преследователей. Сама темнота, окружавшая меня, будто стала плотнее, материальней. Завернув за угол, я, несмотря на скорость, с которой двигался, внезапно остановился, как вкопанный. Предо мною стояло десятка два человеческих силуэтов. Сперва я, признаться, даже обрадовался появлению здесь людей. Но в следующий миг пламя факела на стене осветило их, и я обомлел — это были не люди!

Зомби! Лица, похожие на лицо старика, одевшего шлем, проглядывающие сквозь местами истлевшую плоть остовы, когтистые руки, тянущиеся ко мне… Оживленные неизвестной инфернальной волей — из каких глубин замка они появились? Сколько лет они влачили здесь свое существование?

Эхо шагов продолжало громыхать по коридорам, и я понял — это эхо уже не моих шагов. Там, за моей спиной, из темноты кто-то приближался ко мне… И я из последних сил кинулся вперед, надеясь рывком пробиться сквозь толпу мертвецов. В лицо мне ударил тяжелый трупный запах. Они хватали меня за руки, за горло, стараясь сбить с ног, повалить на землю… Отмахиваясь руками, я продолжал двигаться вперед. Каким чудом мне удалось пройти сквозь этот зловещий строй? Сие мне неведомо, но спустя еще пару поворотов коридора, я увидел выход из замка. Выбежав на улицу, я поспешил закрыть створки ворот, приперев их лежавшим неподалеку бревном. О, я был спасен!

Джозеф откинулся на спинку кресла. Его била дрожь. Завороженный его удивительным рассказом, я, не отрываясь, смотрел на него. Лишь спустя минуту, прошедшую в полной тишине (что нарушалась лишь сопением Альбера), я спохватился и поспешил вновь промокнуть раны на его лице. Казалось, состояние моего гостя сильно ухудшилось — рассказ сильно вымотал его. Но все же я не мог не спросить у него ответа на терзавший меня вопрос.

— Господин Рэскотт, это удивительно… Но что же касается меня?

Он поднял на меня глаза.

— Вчера, идя по улицам Эшбери, я случайно видел вывеску Вашего дома, где указана, сверх адреса, еще и Ваша фамилия. Я не верю в совпадения, сэр, но… Когда я выбежал из замка, то обнаружил ЭТО в своей руке. Вероятно, я сорвал это с одного из зомби. — и с этими словами Джозеф протянул мне то, что я поначалу принял за цепочку часов. Теперь же я понял, что не часы крепились к этой цепочке. То был золотой кулон. И взявши его в руки, я замер, пронзенный внезапной догадкой. Сей шедевр ювелирного мастерства был мне известен.

Ибо надпись на кулоне гласила: «Моей дорогой Мари». Далее следовали мои имя и фамилия.

Невероятно! Глаза мои подернулись поволокой, руки задрожали. Откуда? Как мог оказаться медальон, который я подарил своей возлюбленной Мари, в том ужасном месте? Я отлично помнил, что кулон был на шее Мари в тот момент, когда крышка гроба навсегда отделила ее от этого мира. Или…

Или — не навсегда?

Сквозь звон в ушах я плохо различал, что говорит мне Джозеф. Казалось, даже мое сердце вдруг перестало биться. Весь окружающий меня мир внезапно сузился до небольшого золотого диска у меня в руках. Нет, этого не может быть! Почему? Почему Мари? Как это могло произойти? Замерев гранитным истуканом, я молчаливо выкрикивал эти вопросы в пустоту. Время остановилось. Сердце остановилось. Жизнь остановилась.

Медленно, словно сквозь толщу воды, до меня, наконец, донесся слабый звук. Я повернул голову, стряхивая с себя оковы оцепенения: то был Рэскотт. Лицо его исказила гримаса боли, руки конвульсивно сжались в кулаки. Раны на его лице вновь закровоточили, исторгая из себя красно-бурую жидкость… Раны! Раны, нанесенные когтями зомби! Трупный яд!

Я бросился в соседнюю комнату, где у меня в шкафу хранились медикаменты. Увы, было уже слишком поздно. Вернувшись в комнату, я застал несчастного Джозефа мертвым.

Я смутно помню, что произошло после этого. Помню чувство бесконечной опустошенности, будто я оказался один посередине вендигротских пустынь. Помню страх, сжимавший мое сердце, будто спелый плод. Помню боль в пальцах, неверными движениями пытавшихся открыть дверь. И, наконец, помню хлеставший по лицу дождь — когда я выбежал из дома в направлении городского кладбища.

Я должен был знать, я обязательно должен был удостовериться… Я бежал, спотыкаясь, падал, вновь поднимался. На улицах было ни души. Гром грохотал в небесах. Или то было мое сердце?

Ноги скользили по кладбищенской траве, ветви бешено раскачивающихся под ветром деревьев казались мне уродливыми лапами, тянущимися ко мне… В темноте ночи мне было трудно найти средь одинаковых каменных надгробных плит ту, которая мне была нужна. Ту, под которой должна была покоиться моя Мари.

Должна была…

Могила была разрыта. Пуста. Черный провал в земле, еще более черный, чем окружавшая меня ночь — ощеренной пастью он глядел на меня. Могильный камень, слегка искореженный, валялся неподалеку. В тот самый миг прекратился мой двухлетний траур. В тот самый миг я понял, что не просто потерял свою любовь — я потерял и ее светлый образ, взлелеянный в глубине моей души. Ибо образ был навсегда осквернен той ночью, таинственным гостем, его ужасной историей… И черной ямой вместо могилы.

В тот момент, когда я осознал, что Мари не мертва*, она умерла для меня.

На этом моя история заканчивается. На следующий день я спешно собрал вещи и уехал из Эшбери с тем, чтобы никогда более там не появляться. Страх гнал меня прочь от этого места. Что случилось потом? — мне неизвестно. Надеюсь, зомби в замке Малачи Ренча так и остались там, среди темных коридоров и пустых залов.

Как ожившая Мари попала в замок? Наверно, верны были старые слухи, говорившие о том, что замок и старый склеп на кладбище соединяет подземный ход. Как знать, много ли опустошенных могил было там? Сколько еще несчастных душ было насильно возвращены в наш мир темным колдовством Ренча? Все эти вопросы так и остались для меня безответными. Я пытался забыть эту историю, но память о ней жила во мне и не проходила с годами. Только последние пару лет, как мне казалась, те события понемногу начали стираться из моей памяти.

Но недавно мне, когда я прогуливался по базару, попалась на глаза лавка какой-то цыганки. Среди барахла, разложенного на ее прилавке, я, краем глаза заметил какой-то странный предмет. То был старый темный шлем, увенчанный парой рогов…

* Не мертва — англ. undead («нежить» в русском переводе).