Дебри

Суров и немилосерден Красный Бор к людям. Много разной нечисти в нем водится. Казалось бы, не ходи, не суйся, человече, в чащобу… Ан — нет! Издревле живет в тех дебрях племя удалых лесовиков-охотников. И кличут они себя — в честь бора — Краснобореями. Промышляют больше пушниной да всякой лесной живностью. Но есть у них и пашни свои, и нивы. Почитай, в самом сердце Великого Бора лежит их селенье — ни дойти дотуда, ни доехать. Только купцы красноборейские умудряются вывозить на люди свои товары — сплошь пушнина, солонина, да духмяный лесной мед. Сказывают, ведомы им тропы тайные. Сам князь туда не суйся — сгинешь без следа… Только лесовики там хаживают. Но только — да не только: не одними краснобореями славны те края. Поговаривают, еще, что живут в Бору ельфы. Вроде, поглядишь — человек человеком, но и стать не та (стройны как жердь), и порода другая (лицом белы, да костью тонки). Да и ухи у них кверху заострёны. Живут они, как и мы, поселеньями, но на деревах, что твои пташки. Чудной это народ, но не злобный. Людям они никогда еще ничего худого не делали. Только колдовство у них больно пугающе да богомерзко. Это оттого, что колдовством этим они, сказывают, жизнь свою продлевают — с десяток веков человечьих может прожить ельф.

А на самом, что ни на есть, севере Красного Бора — там, где меньше дерев, да больше скал да камней, живут, говорят, огры-людоеды…

— А ведомо ли вам, внучки, как добыть шкуру огра? — молвил старый зверолов Сбитень, — Хе-хе, вижу, что не ведомо… Да и где уж вам — молодо-зелено.

— Ну ты, дедушка, хватил, — обиженно засопел увалень Юшка, — Ты что же, нас совсем за детвору голоштанную держишь? Мне вона, поди уж, девятнадцать годков скоро стукнет… Но, твоя правда, огра-страхолюдину не видал — не доводилось.

— Юшка, погоди, — перебил тугодума его более сообразительный сверстник Вихор, — дай послушать… Знатная, наверное, наука — огра бить. А, деда?

Старик помолчал, пряча усмешку в пегие, отдающие табачной желтизной, усы. Посмотрел на одного юного охотника, на другого, почесал косматую седую шевелюру. Достал кисет с отборной махрой (говорят, эту смесь зверолов готовил по своему особо тайному рецепту — уж больно она была духмяна, да нажориста), засыпал порцию в свою видавшую виды ореховую трубку, затем порылся в костре, отыскивая подходящий уголек, деловито взял его в раскрытую ладонь и не спеша перекатил в трубку. Простоватый Юшка аж рот раскрыл — каждый раз это зрелище его удивляло. Сам он тоже иногда пробовал этак пофорсить прикуривая, но каждый раз немилосердно обжигался. Между тем, седовласый охотник осторожно вернул уголек обратно в костер и, прищурившись, задымил.

— Ну, орлики-соколики, огр, скажу я вам, противник сурьезный. Даже, можно сказать, опасный. Этакая громада в два человечьих роста. А уж страшон — во! — зверолов скорчил самую мерзкую рожу, на которую только был способен. — Я ж не всегда бобром промышлял. Бывало, и на медведя ходил… Но с мишуком-то проще — берешь рогатину покрепче, и когда он на тебя попрет, ставишь эту дуру аккурат ему под левый сосок, чтоб она ему, значит, самое сердце пронзила. Ну, не вам говорить, небось, сами тоже на зверюгу ходили — чай, не маленькие…

Сбитень подмигнул расцветшему Юшке и продолжил:

— А вот огр-людоедина… Так, с ним этот фокус не пройдет: шкура у него, что твой панцирь — рогатиной не прошибешь. Супротив него бери дубину окованную, а-то и вовсе палицу ратную, шипастую. И то, завалишь ты его с этим оружьем, только ежели до хари его отвратной доберешься, доберешься и врежешь со всей удали молодецкой. Да не один раз и не два, а добрую дюжину. Так рази ж эта вражина будет тебе свое рыло подставлять? Да ни в жисть! Потому, это и есть самое ее слабое место, слабое да беззащитное… Вот как у тебя, Юшка: куда ни бей — все выдюжишь, а щелкни по темечку — так и свалишься.

— Ну нет, дедусь, это напраслина, — возмутился молодой охотник. — Об мое темечко, почитай, дубовые батоги ломались да трескались. И в рыло сколь теми же батогами ни доставалось — все нипочем. Жив-здоров… Только вот зубы у меня слабоваты — уж без малого с полдюжины осыпалось.

— Богатырь, богатырь, парень! — рассмеялся старик, — Тебе б смекалки поболе, был бы женихом на нашей деревне наипервейшим да наижеланнейшим.

— Ну, деда, ты в самый корень зришь! — восхитился смешливый Вихор, — А ведь и верно: голова — самое его слабое место… Всем ты взял, друже — аж зависть берет! А вот сметкой малость обделен.

— Ну, Вихра, ну доржешься ты у меня, мерин неподкованный, — беззлобно промолвил увалень, — А я, деду, и так жених завидный: батя купец, сам -молодец. Вона, по осени и сватов засылать будем…

— Это к кому же? — удивился Вихор, — Ах, неужто к той самой — к дородной дочке купца Добрыднега? Как, бишь, ее?.. Запамятовал. Дочек-то у него — хоть пруд пруди. Не мудрено и забыть…

Юшка потупился, покраснел, но все же ответил:

— Вот по осени и узнаешь… В дружки тебя, подлеца, позову. Чай, не откажешь?

— Уважу друга, не откажу. А угадал ли? Её в жены берешь? — настаивал любопытный Вихра.

— Сказано — в срок узнаешь… И не пытай! — погрозил пальцем увалень. — А чего это мы тут расселись? Деда Сбитню, говори уж, что хотел-то?

— Дык, что ж, говорить-то робятки — огр стал озоровать в наших краях. Далёко от своих пещер забрался. Мне, старику, одному с ним не сдюжить. Вот вы, как есть, мне и подсобите…

— Вот это дело! — воскликнул Юшка. — А, айда, прям-таки с утречка на него и двинем? Верно, Вихра?

— Верно-то оно, верно, — улыбнулся Вихор, — да что-то сдается мне, у деда Сбитня какой-то особо тайный способ есть. Не одной ведь палицей огра бить можно, а, деда?

— Хе-хе, мал да удал, ты, паря, — засмеялся старик, — Уж я-то припас гостинец — не сумлевайся. О Чертовой Дудке слыхали?

Оба молодых охотника в удивлении покачали головами, а зверолов кивнул и продолжил:

— Мне эту штуковину один закомый карлик дал. Ихняя работа… Что говорить -ушлый они в этом деле народец. Куда там кузнецам-человекам! У наших-то век короток, а те — живут лет по пятиста и в ус не дуют! Чего бы им и не быть доками в кузнечестве да оружействе? Ага. Наши-то — вона, однострельные да двустрельные ружжа навострились делать. И то — кое-как, да с боку веретенце. Нет, не по душе мне нашенские поделки. Лук супротив них понадежней будет: коли тетиву в сухости держишь, так и не подведет, ежели рука не дрогнет… Ага. Значит, как-то годков, эдак, десятка с три тому назад (молод я еще был, э-э-эх!) сошелся я с одним из горняков низкорослых. Ему, вишь ли, до зарезу нужны были пузыри желчные тигровые, да не один, а цельных три штуки. Ну, я ему и добыл. На север ходил — аж до самых огровых пещер добрался, но добыл. А как речь зашла об оплате, возьми, да и скажи — дескать, что мне твое золото, лучше бы какого охотничьего снаряду предложил. Он мне и говорит, что есть у него старое ружжо. Чертова Дудка называется. Сам, мол, он давненько его в руки не брал, не стрелял. Дескать, все больше знахарством да ведовством стал промышлять, вот и без надобности оно ему. А продать или отдать, мол, жалко было, потому как память — еще дед его этим ружжом в старых шахтах всяку нечисть отстреливал. Но, говорит, хорошему человеку, так уж и быть — уступлю…

Сбитень умолк, раскурил по новой свою трубку, задымил и добавил:

— Вот и вся история, соколики…

— Как это — вся? — удивился Вихор. — А чем же эта Чертова Дудка от нашенских ружей отличается?

— Да всем, — махнул рукой старый зверолов, — Но главное — боем. Панцирь пехотный прошибает, что иголка твой бархат. А еще, зараз можно зарядить её ни одним, ни двумя, а ажно пятью зарядами! Во-о-от… Токмо под нее не пуля с пыжом, да с порохом, а патрон нужен… Э-э-эх, много же я из нее зверья понастрелял!

— Ага, деду, значит это и есть гостинчик твой, — продолжил Вихор, — Только, чего же про эту Дудку нам никто никогда не сказывал. Знатный, видать, снаряд, а по деревне о нем — молчок. Прятал, небось?

— Да особо и не таил… Токмо в хате-то я по молодости надолго не засиживался: зверя пострелял, пушнину обменял, солью, порохом да огнивом каким отоварился — и опять в леса. Это сейчас я стар да немощен стал. До колодца дойти — и то, иной раз, тяжко… Вот и не стреляю я более. Бобра добываю, да тем и кормлюсь…

— Ой, деду, ежели помощь какая нужна, мы уж подсобим. С бобром тем же, али с другим зверем, — спохватился Юшка, — Ты только скажи…

— Ну что ты, внучек, — засмеялся старик, — Бобра-то я и сам как-нибудь споймаю. Стар-то я, стар, да крепок еще. А огр… Да не просил бы я вас, ежели б знал наверняка… Мне б догадку одну проверить.

… Значит, на самом, что ни на есть, севере Красного Бора — там, где меньше дерев, да больше скал да камней, живут, говорят, огры-людоеды… К чему это я? Ах, да!

Знавал я одного знатного красноборейского зверолова по имени Сбитень. Частенько он из лесу выходил, да честному народу показывался. И не просто показывался, а товару лесного в нашем селе сбывал. Эх, и хороши были те шкурки!

И было при нем диковинное ружжо. Старики наши его и так и сяк в руках вертели — никак налюбоваться не могли. Чертовой Дудкой называл его зверолов. Но не об этом речь.

Сказывал он, что не помнит ни роду своего, ни племени, ведь еще малюткой подобрали его чудаки-ельфы. Выпестовали, вырастили, да пустили гулять по белу свету. Поначалу чудно было Сбитню в человеческих поселениях, вот и не прижился он нигде, окромя Красного Бора. Вот и примкнул он к краснобореям. Даром, что охотничьей сметки было ему не занимать — ельфы-то завсегда мастерством своим звероловским славились.

Значит, прижился он у краснобореев и начал охотой на жизнь зарабатывать, добра наживать. Казалось бы, живи, да радуйся. Обзаведись домом, семьей, детишек нарожай, да и поджидай свою старость. Ан — нет, не таков был Сбитень. Красный Бор оказался ему милей дома да краше девицы. Вот и провековал он свой век в чащобах да в охоте. И под старость оказалось, что нажил он лишь ветхую землянку да то самое ружжо диковинное. Но осталось и былое мастерство. Только какой же от него прок, ежели и глаз уже не тот, и сил поубавилось? Проку мало. Потому как негоже доброму человеку без дому да без семьи куковать — чай не зверь какой.

А краснобореи, зная о ремесле его непонаслышке, взялись сынов своих отдавать ему в подмастерья. Сказывают, знатные из отроков выходили ловцы. Даже среди лесовиков лучше не сыщешь! Лесовики — они народ суровый. Ежели с молодцем на охоте какое несчастье случится, горевать не положено — знать на то воля Божья. Много народу сгинуло в Бору и все больше молодого да неосторожного. Но с подмастерьями Сбитня никогда такового не случалось. Через то — и слава у него была, и почет учительский.

Но почуял старик, что недолго ему осталось…

— Вихор, глянь-ка на этот след, — прошептал старый зверолов, — Смекаешь?

— Ага, деду, — ответил юноша, — Юшка, полюбуйся.

— Диковинно…

— Это и есть, внучки, след огра. А ну-ка, молодцы, кто мне скажет, когда он тут прошел?

— Доподлинно, утром, деду. После восхода, — ответил Юшка.

— Ага, это было после восхода. Часа через два, — согласился Вихор, — Значит, часа полтора тому назад этот зверь был здесь.

— Все верно, соколики. Надо бы нагнать да прибить вражину, пока делов не натворил. Вона, направление-то — аккурат на село наше, красноборейское. Поспешим, други!

Охотники шли по следу. По странному, не виданному в этих краях следу. Лес шума не любит, а потому движения их были осторожны, но, тем не менее, стремительны. Казалось, не люди, а тени скользят среди деревьев. Первым шел худощавый седовласый старик с ружьем и в грязно-зеленой одежде в разводах. За ним, баюкая в крепких руках булаву, вперевалочку следовал паренек под два метра ростом, одетый в нечто похожее на приталенный камзол, и полуоблегающие брюки такой же непонятой расцветки. Замыкала шествие ладная фигура еще одного паренька с луком, изготовленным для стрельбы. Цвета его одежды тоже не блистали разнообразием, и, видать, неспроста — в зелени летнего леса это сочетание маскировало отменно.

Вдруг что-то их встревожило…

Значит, почуял старик, что недолго ему осталось, и перестал брать отроков к себе в подмастерья. Все более бобром стал промышлять, благо сил для этого немного нужно, да и хлеб какой-никакой… Но прежние ученики частенько к нему в землянку заглядывали. Последние — Юшка с Вихором — чаще других. Почитай, за родных внуков ему стали. Придут, навестят, где что надо — подсобят. И обратно по домам. А уж беседы у них были! Бывало, ночь-полночь, а они все у костра сиживают да байки травят…

Но однажды Сбитню пришлось самому их вызвать к своей землянке. Они и пришли, но знать не знали, почто их позвали… А дело-то серьезным оказалось. Поговаривали, неподалеку от села красноборейского огра видали. Здорового и страшенного. Невдомек было лесовикам, как же он от пещер своих в самую чащу забрел. Али ему жрать нечего стало, али свои прогнали. Так, неведомо-то оно — неведомо, а отвадить, либо извести зверя лютого — треба. Вот и покумекал старый зверолов, что придется ему на огра идти — даром и ружжо у него к этому делу подходяще. Но хотелось ему не просто на огра сходить, а и урок дать ученикам своим последним. На том их и позвал…

Что-то встревожило охотников. Старик внезапно остановился, подав знак «безмолвие» своим спутникам, и указал на примятую траву. Юноши синхронно кивнули и застыли, превратившись в слух. Зверь был близко. Но где именно?

Люди настороженно оглядывались, силясь увидеть среди деревьев что-либо подозрительное. Медленно текли секунду ожидания, а лес не торопился раскрывать свою тайну. Похоже, чудовище учуяло охотников и затаилось. Плохо. Очень плохо… Неужели людоед устроил засаду?

Огр появился внезапно. Огромная серая безволосая туша вдруг восстала из близлежащих зарослей малины и бросилась на людей.

— Юшка, сзади! — успел крикнуть Вихор, спуская тетиву.

Крепышу-охотнику удалось отпрыгнуть в сторону и избежать чудовищной дубины великана. А стрела Вихры нашла-таки свою цель — пронзила глаз огра. Людоед взревел и на секунду замешкался, пытаясь выдернуть досаждающую деревяшку.

— Стреляй, деду! — заорал Юшка, обрушивая свою булаву на лапу чудовища.

Увы, по сравнению с обитателем пещер, даже редкий здоровяк Юшка казался карликом, а потому, достать своим оружием до головы огра он не сумел. Людоед взревел и кинулся на обидчика. И тут выстрелил Сбтитень… Но даже прямое попадание в голову не сразу остановило огра. Он отвлекся от человека с булавой и на последнем дыхании кинулся на человека с ружьем. Старик выстрелил вторично и… не успел увернуться от дубины великана…

На том их и позвал… Ага. И перед рассветом пошли они, значит, в самую чащобу. То бишь, туда, где это самое чудище видали. Выследили они его, нашли. Только огр хитрым оказался — сам решил на них поохотиться. А и краснобореев голыми руками не возьмешь… Какая битва была! Сказывают, завалили они его — били из лука, палицей били, а старик Сбитень изловчился да и всадил зверю пулю аккурат в середку его поганого лба. Но не хватило старому зверолову проворства — пришиб его огр. Но пришиб, да не сразу насмерть. Успел Сбитень рассказать, что за догадка у него была…

— Ладное ружжо, да уж больно неудобное, — молвил красноборейский староста, осматривая Чертову Дудку, — Эх, старина Сбитень, пришел-таки и твой час… Значит, соколики, тот огр ручной был?

— Истинно так, — ответил Юшка чуть не плача, — Деду успел сказать, что, дескать, подобрал он как-то детеныша, да жалок тот ему стал вот и… Того.

— Да, — продолжил потупившийся Вихор, — Того… Он его своими руками выпестовал. А когда тот повзрослее стал, проявился его норов злобный. Ну, делать нечего, пришлось его отпустить… Привел его деду к пещерам огровским да там и оставил. Вот и весь сказ дядь Строгыль.

— Гхм. Так вот чем жалость звероловская-то обернулась, — задумался староста, — А этого, видать, свои не приняли — прочь прогнали… А он, возьми, да и в наши края подайся. Так чего же Сбитень позвать его не пробовал? Или увещевать как? Ведь, как ни крути — а воспитанник. Должон был признать…

— Так он и не успел, — почти прошептал Вихор, — Я ж этому страшилищу уже стрелу в глаз пустил. Тот и взъярился… Какое уж тут увещевание — зверь-то лютый… Это я во всем виноват.

— Ну-ну, не казнись ты так, — улыбнулся юноше Строгыль, — Всяко в жизни случается…

— Всяко-то оно всяко, да деда Сбитня уж больно жалко. Пожил бы еще нам на радость…

— А вот горевать не положено! — нахмурился староста. — На охоте погиб стрик… Так что, воздадим ему почести да и похороним по нашему обычаю… А горевать — не сметь! Вам ясно, соколики? Чай, не бабы-дурёхи — должны понимать…

Оба юноши понуро кивнули, соглашаясь…

Такие дела… Как ни крути, а правы были наши деды да прадеды: сколько волка не корми, все одно — в лес смотрит.

Старика честь по чести похоронили. А ружжо его досталось Вихору. Как сам зверолов хотел, так лесовики и исполнили. Но не в радость было пареньку наследство… Пригорюнился он. Крепко пригорюнился. Знать, любил он Сбитня покойного как родного деда, а не как наставника. А и не мудрено — потому как, не было у паренька ни отца, ни матери. Зверь их задрал.

— Чего нос повесил, друже?

Неунывающий Юшка хлопнул Вихора по плечу. Да так, что у того аж дух захватило.

— Все горюешь? Брось ты это дело! Пойдем-ка лучче на зверя какого-нибудь сходим? Ну… На борова, аль на сохатого. Глядишь, и печаль твою как рукой снимет. Сходим, а?

— Сходить-то сходим, но без пользы это будет для моей печали.

— Чего так? Уж сколько времени прошло, а ты все кручинишься… Не к лицу это охотнику.

— Ну, раз не к лицу, — горько усмехнулся Вихор, — тогда и охотником мне не бывать, друже.

Юшка опешил:

— То есть как это — не бывать? Ты же и есть охотник…

— А вот так. Уходить я надумал… На север уходить.

Здоровяк в удивлении раскрыл рот, не найдясь что ответить. Веселости его явно поубавилось. Появилось недоумение.

— Как же так? Совсем уходить? Навсегда?

— Да, друже, навсегда…

Вихор был непреклонен. Как Юшка ни старался, никакие увещевания, никакие уговоры на него не действовали. И в конце-концов, юный охотник отчаялся уговорить своего друга остаться. У краснобореев, каждый зверолов волен делать все, что ему вздумается. Вот и Вихор настоял на своем желании и собрался в добровольное изгнание. Юшке только и оставалось, что предложить ему припасов в дорогу, да охотничьего снаряжения.

Памятуя о том, что любые дела следует начинать с утра, Вихор вышел из деревни краснобореев, едва солнечные лучи начали пробиваться из-за верхушек золотящихся по ранней осени деревьев… На север, подальше от краснобореев, подальше от любого человеческого жилья, подальше от тоски-печали, поближе… к чему? Поближе к чему он хотел оказаться? Юноша и сам не понимал.

Сказывают, далеко на север ушел Вихор. Искал искупления. А нашел ли — о том мне не ведомо… Ежели рассудить, так и не виноват он был вовсе. Ан — совестливым оказался… Вот и весь сказ.

— Это как же понимать? Так-таки и весь?

— Истинно так, добрый человек, весь…

— Да быть того не может!

— И чего же не так?

Таверна пустовала. Единственными ее посетителями были седой старик-гусляр в выцветшем, полинялом от времени и непогод плаще и молодой (судя по одежде, не бедный) путешественник. Их голоса гулко раздавались в общем зале.

— Как это — чего? — между тем говорил молодой посетитель трактира. — А что дальше-то было?

Старик усмехнулся:

— А что дальше было, то мне не ведомо. Рази что… Ну да. С чего бы Сбитню на огра переть? Чай, и силы-то уже не те были, штоб, значит, к зверю лютому в пасть соваться… Ну ладно. Догадка, говорил, была. Проверил, а дальше-то что? Ой, неспроста он это затевал. Ой, неспроста…

— Это как так — неспроста? — удивился молодой человек.

— А вот послушай… Сбитня-то — ельфы выпестовали? Так?

— Ну, так…

— Ага. А слыхал ли ты об их обычаях?

— Не-а… Да и откуда?

— А я слыхал. У них как помирать принято? Вот ежели устанет какой-нибудь ельф от жизни, тогда собирает он друзей-приятелей своих и айда на зверя. На мишука там, или на тигру какую… В обычае это у них — ходить на Последнюю Охоту. Только то уже не охота получается, а битва. Один на один выходит охотник на зверя. А друзья-приятели, как зверь, значит, дружка их смертника заломает, так забирают его останки и уносят. И хоронят с честью — потому как такая добровольная смерть у них в большом почёте. Они, почитай, иначе из жизни и не уходят…

— Эх, и чудны эти ельфы…

— Чудни-то они — чудны, да не чудней краснобореев, у которых горевать по покойному не принято. Да речь-то и не о том вовсе… Я вот думаю, может и Сбитень решил устроить себе такую же Последнюю Охоту, а Вихор этого не уразумел и, не подумавши, взял на себя вину за смерть его… Эх, молодо-зелено! Жил бы с остальными краснобореями, да добра наживал. Ну, погоревал бы тайком, ну поплакал — так нет! Вскинулся, взбудоражился да и понесся сломя голову в самые дебри. На том, видать, и сложил свою буйную голову.

Молодой человек призадумался:

— Да, дед, вот так сказ! Что ни говори, а чуднО… А ты, случаем, сам не красноборей?

— Да что ты! — замахал руками старик. — Не оттуда я родом… Но торговать с этим племенем приходилось.

— И Сбитня, говоришь, знавал?

— А как же? Знавал. Знавал и видал. И разговаривал. И торговали мы с ним. Токмо я тогда, почитай, совсем мальчишкой был, а он уже в возрасте, — старик встал, — Ну что ж, коли позволишь, пойду я. Замаялся с дороги…

— Ну что ж, старче, спасибо, уважил ты меня, — произнес молодой путешественник, протягивая музыканту медную монету.

Старик с благодарностью принял награду и направился в отведенный ему чулан. Добравшись до него, со вздохом присел на лежанку и прошептал:

— Эх, деду Сбитню, видать, теперь и мне пора уходить в свой последний поход. На свою последнюю охоту… Только где же те товарищи, что отобьют у зверя тело моё грешное? Ох-хо-хонюшки…